– Ну? Что? Полегчало в брюхе?

Трутень часто-часто закивал, будто до него дошел смысл сказанного. Преданно заглянул в глаза Рудина мутными, лишенными белков глазенками и через миг был таков. Лишь зазвучал, растворяясь вдали, тусклый дребезг колец, вживленных в тело «старика».

…Минут десять бодрым шагом – и доктор уже на месте.

– Здравствуй, Георгий Иванович!

Крест, сколоченный из досок палубного покрытия, был недавно покрашен черной краской, – ее в бытовке броненосца оказалось больше, чем любой другой. Рудин перекрестился, аккуратно прикоснулся к липкой перекладине губами. Потом поплевал на мозолистые ладони и взялся за инструменты.

Могилку поправлять было почти не нужно. Чуть-чуть потерял форму вытянутый холмик, немного разошлись окаймляющие его осколки гранита – на этом, пожалуй, и всё.

На могиле друга доктор навел идеальный порядок. Сбоку на холмике появились мелкие пятна мха, – их Рудин убрал тяпкой. Он вспомнил, как бурно рос мох, пока в теле Георгия Ивановича Северского оставалась жидкость. Вот тогда могилку приходилось очищать каждый божий день. Сейчас же мох здесь появлялся скорее по привычке – даже простейшие формы жизни на Марсе обладали цепкой памятью на то, где можно разжиться пищей или влагой.

В последнюю очередь Рудин налил воды в рюмку под крестом, поправил растрепанный ветром букет выцветших бумажных цветов.

Он занимался этой работой не реже, чем раз в три недели. Он чувствовал себя виновным в смерти Георгия Северского. Хотя… если рассудить здраво, Рудин постарался крепче, чем все остальные моряки, изо всех сил пытаясь спасти тяжелораненому офицеру жизнь. Северского сгубило рафинированное своенравие и зубы какого-то «старика», в которые это своенравие его и привело.

Северский держался молодцом. Он выстоял последний бой, когда хозяева бросили на «Кречет» все силы. Он оставался в строю до тех пор, пока боевой офицер был необходим остаткам команды, как воздух, как свет солнечный.

Но после Северский стал чахнуть не по дням, а по часам. Он словно жил в последние дни войны в долг, а потом был вынужден с лихвой расплачиваться по счетам.

Северский вытерпел муки ампутации. Северский даже дал согласие на вторую операцию, хотя каждому было ясно, что она не поможет, что Рудин с его трясущимися руками, на одной из которых пальцы стали короче, бессилен. Во время второй операции лейтенант Северский отдал богу душу. И долго потом моряки отпаивали спиртом рыдающего доктора, забывшего снять пестрый от алых пятен фартук.

…Закончив, Рудин присел на бревно, которое моряки оставили подле могилы вместо скамейки. Хлебнул воды из фляги, вынул из торбы стопку бумаги и карандаш. Просмотрел свои записи, покусывая и без того потерявший форму кончик карандаша. Призадумался.

На последней странице было выведено разборчивым, отнюдь не врачебным почерком:

«Глава XXV. Сокровища марсианской пирамиды».

Пожалуй, стоит переработать начало… и серединку. Ну и конец, чтоб не было «провалов» в стиле. Иначе Купелин опять обвинит меня в склонности к мессианству, а Гаврила – в чрезмерном слюнтяйстве. Им только дай повод! Критики оголтелые! Словно не стояли мы на террасе пирамидальной горы, и ветер не стегал нас пыльными струями. А ниже!.. Ниже по склону карабкались недобитые цилиндры, – «железяки» силились достать нас, действуя согласно последнему приказу испарившихся «хозяев». Гаврила говорит, что в тот миг нам было не до молитв; что на язык, да и на ум лезла одна матюгня… но я ведь помню! Как сегодняшний день помню: в красно-черных тучах появились «окна», и вниз устремились два золотых луча. Один луч упал прямо на нас, второй скользнул выше по склону. Я помню чувства, охватившие меня, когда я увидел, как сквозь пелену крепчающей песчаной бури проступают обводы руин… О, что там были за руины! Это был марсианский храм Луксора! Это был марсианский храм Карнака! Цилиндров и след простыл, едва мы оказались в ущелье, скрывающем тайну…»

«Глава XXV (второй вариант). Сокровища марсианской пирамиды (зачеркнуто). Пирамиды Марса.

Сигнал должен быть тройным.

Три огня, три дыма, три вспышки, три гудка… Или одновременно, или поочередно, – но обязательно три раза. Только тогда станет понятно, что кто-то пытается привлечь к себе внимание.

Мы хотели собрать всех, кто затерялся в пустошах. Я имею в виду – всех людей. Своих, чужих, русских, совсем не русских; сохранивших ясность ума или полных безумцев, вегетарианцев, каннибалов, свихнувшихся трупоедов и бандитов… Перед нами стояла грандиозная задача: мы намеревались сделать так, чтобы о нас узнали на Земле. Для этого необходимо было забыть о первобытной разобщенности, закрыть глаза на убогость и грязь, окружающую нас. Дать людям второй шанс. Сформировать нечто вроде первого марсианского государства людей. Ну, может, государство – сказано громко. И всё же мы нуждались в более или менее организованном сообществе.

У нас было чем завлечь людей из пустоши. В трюмах «Кречета» до сих пор хранились припасы на девятьсот человек. Конечно, со временем что-то стало плохо пахнуть, и от гнили пришлось избавиться. Но, к слову, муки оставалось навалом, масла и круп – навалом. Кроме того, у нас было вдоволь табака, да и водки с лихвой хватило бы на неделю беспробудного пьянства.

Рано или поздно припасы закончатся. Но, до того как голод вынудит нас скрести по сусекам, мы планировали повернуть ситуацию вспять. Для этого опять-таки требовались люди, множество людей: прочесывать пустоши, горы и каньоны в поисках кораблей людей, рубить деревья и размещать бревна в руслах выбранных каналов (когда бревна загорятся и на поверхности Ржавого мира засияет прямоугольный треугольник, даже самый твердолобый на Земле скептик убедится, что теорема Пифагора известна и «марсианам»). Нужны были лидеры и исполнители, добытчики и потребители, мастера на все руки и люди, которые могли бы просто поддержать дух остальных. Нужны были мужчины и женщины. Нужны были дети (упаси боже, оказаться им здесь! но если уж оказались…), нужны были домашние животные.

Плоскогорье, где, собственно, разворачивались последние события, имело форму трапеции. Ее малое основание было заперто между руслом мертвой реки, перегороженным громадой «Кречета», и кратером, возле которого мы силились основать долговременное поселение. Большее основание подпирал живописный и одновременно загадочный горный хребет: это была цепь пирамидальных гор со ступенчатыми склонами. Каждый, кто хоть раз видел Великие пирамиды Гизы – пусть даже на рисунке, – тот сразу бы догадался, куда я клоню.

Вот и отправились мы в экспедицию. Я, боцман Гаврила, баталёр Мошонкин, кумовья-матросы – Битов и Федоров, и четверо оклемавшихся после долгого недоедания французских жантильонов. Штурман Купелин остался верховодить в намечающемся поселке.

Прежде чем поднимать на скалы древесину да мазут – чтоб пламя сигнальных костров горело жарче и с дымком – следовало посмотреть, что к чему. Как высоко мы сможем подняться без альпинистского снаряжения? Возможно ли сделать так, чтобы наш тройной сигнал был виден по обе стороны хребта? Если окажется, что возможно, то заранее подготовить площадки для костров.